причинить вред, на много полётов стрелы вокруг… Ах, как хорошо им было вдвоём – матери Маргарете и малышу Луцию!
– Мой пирожочек, мой маленький ангел! – шептала Маргарета, вглядываясь в это розовое, солнечное личико до боли, до помешательства. – Я с тобой, моё дитя, я с тобой, моя крошечка, мой сладкий пряничек!
И она баюкала своего ненаглядного сыночка, и напевала ему колыбельные, самые нежные, какие знала… Пока сама не заснула, напоенная счастьем до самых последних капелек, чувствуя себя божественной…
Пока вдруг не очнулась и не нашла в руках своё дорогое сокровище, и, вскочив на ноги, не принялась метаться в поисках его. Она слепо шарилась вокруг и хрипела обезвоженным горлом: «Луций, Луций!», пока её не подвели к… девочке. Маргарета застыла над колыбелькой, едва припоминая, что произошло и кто этот младенчик в её спальне.
– Дочь? – неуверенно протянула она руки к маленькой. – Ах ты, господи, Роза, Розочка моя! – всхлипнула она, принимая на руки новорождённое дитя своё из рук няньки. И нежность, и отчаяние, и счастье, и горечь накинулись на неё всей сворой и затерзали намертво. Она едва успела передать младенца обратно в руки кормилице и упала без чувств.
Но на этот раз ничего страшного с ней не случилось, она всего лишь крепко уснула, здоровым, покойным сном – это подтвердил тот же самый эскулап, который принимал её роды. Маргарета уверенно и на удивление быстро пошла на поправку. Чудо материнства сработало!
Когда наконец очнулась, живая и здоровая, Маргарета выдохнула с облегчением. Странная, но до жестокости сильная уверенность появилась в ней – всё будет хорошо! Это дитя выживет. Роза будет жить.
Удручало одно – доктор запретил ей дитя брать на руки, ходить даже с такой крохотной тяжестью по комнате. И вообще ходить тоже не велел, и за этим его приказом слуги следили со всем рвением. Как бы ни хотелось ей выйти наконец в сад, вдохнуть свежего воздуха, а княгиню снова заперли в кровати. Маргарете и кормить ребёнка было почти нечем, молока у неё оказалось, как у кошки – на пару котят хватит, а вот младенца никак не прокормить.
И дочь за матерью не потянулась, наоборот – слабенькая, хоть и крупная для новорождённой, ела она плохо, грудь кормилицы принимала неохотно, а всё больше плакала пронзительным, удручающим, скорбным плачем, как потерянный лисёночек.
Доктор только головой качал да капли какие-то прописывал. Маргарета ему совсем не верила, даже после того, как он спас их обеих. Князя она почти не видела, в своих коротких визитах к жене он останавливался на пороге, как нежеланный гость, и коротко переговаривался с нянькой да сухо осведомлялся о здоровье княгини и дочери. Маргарета тревожно поглядывала то на него, то на дитя и ни разу не видела, чтобы князь хоть вполглаза на ребёнка внимание обратил. «А что, если и он кривой дорожкой пошёл, и доктора подкупил, чтобы дитя наше отравить?» – тревожная мысль впилась жалом в сердце и уже не отпускала, засела глубоко и колола, колола… а ну как и правда? Что ему помешает? Он ведь о сыне мечтал! А Маргарета так его подвела, не угодила, и теперь он ищет способ извести дочь, а Маргарету заставить снова рожать… Но нет, хотя ей никто так в лицо и не сказал, княгиня слышала сквозь сон, как слуги судачат – не будет у нее детей больше, повредилась она родами. Значит, и она князю больше не нужна, зачем ему жена пустая, на наследника не способная?
А это значит… бежать! Бежать им с Розой надо куда-то, где князь до них не доберётся! А где такое место может быть – на своей земле князь всюду властен… Всюду-то всюду, да не там, где один Господь власть! В монастырь. Вот куда им с дочкой надо и как можно скорее! А дитя при себе держать, не отпускать от себя ни с кем и никуда – даже в другой конец комнаты!
Решено так решено – и Маргарета приказала собирать их двоих в долгую дорогу. Доктор протестовал и грозился, князь, вопреки ожиданиям Маргареты, только плечами пожал – делай, мол, княгиня, что заблагорассудится! Ну, вот и славно! Она всё ещё госпожа и нечего ей тут указывать!
Маргарета бережно закутала своё слабое дитя в меха, осторожно уселась в гнездо из подушек и одеял, сооружённое для неё в тёплом чреве кареты, и уехала в монастырь каяться в старых своих преступлениях и молить о милости Господа… Князь даже носа не высунул, не то что попрощаться, в дорогу супругу и дочь благословить. Ну и чёрт ему в компанию, старому хорьку!
Монашки приняли гостей так, будто только их и дожидались, сколько монастырь стоит. Завёрнутые в чёрное, похожие на ворон женщины ворковали и умильно ахали, крестили Розе лобик, гладили княгине плечи.
Маргарета ожидала, что новое её пристанище будет убогой кельюшкой, но её отвели в такие палаты, каких у неё даже в замке княжеском не было! Роскошные, полностью обитые бархатом стены, шитые золотом портьеры, огромное зеркало в замысловатой раме, а в особый восторг Маргарету привели три птичьи клеточки, по прутьям которых сновали зелёные попугайчики с пёстрыми головками! А ещё – чудесная голубого бархата колыбелька с розовым балдахинчиком, расшитым нежными белыми розами.
– Как вы узнали? – всплеснула руками Маргарета. – Как вы узнали, что дитя зовут Розой?
– Госпожа, мы не знали, – почтительно склонила голову матушка-настоятельница и добавила любезно, но строго: – И вы не узнаете, пока дитя не пройдёт святое крещение и наречение именем!
«Ах вот оно что! – подумала Маргарета и закусила губу. – Экая ты змея, оказывается!» А вслух ответила:
– Разумеется, матушка, разумеется! – она постаралась придать голосу беспечности, ведь им с малышкой долго здесь прятаться, надо привыкать. – Это всего лишь милое домашнее прозвище!
И на всякий случай перекрестилась.
Что ж, как бы там ни решили святцы, а для Маргареты она – Роза, Розочка и всегда ею будет! Да, пусть девочку покрестили Габриэлой, а князь прислал распоряжение дать ей второе имя Эльжбета, но Маргарету эти игры не трогают.
Кто может знать лучше, какое имя на самом деле носить ребёнку, как не сама мать?
К счастью, матушка-настоятельница оказалась совсем не змея, а скорее добрая дворовая сука – все её уважали и побаивались, она могла и укусить, но зубы почти не показывала, всю свою уверенную силу пуская в добро и на пользу. Княгине жилось при ней совсем неплохо – сёстры были с ней ласковы, еда хороша, молиться
