— не лезь в это. И не лезь ко мне!
Я остановился перед академией и вышел из машины. Снежина выскочила из машины не дожидаясь, когда я открою ей дверь. Я быстро позвонил дежурному преподавателю, чтобы он проводил Снежину до комнаты без всяких допросов. Уже далеко за полночь, ей нужно выспаться.
Когда я отключил звонок, Катя уже подошла к двери и оглянулась.
— Вы можете следить за мной или за Тимуром. Или вообще поставить слежку за всеми, у кого есть член в этой академии. Но я тоже умею добиваться и получать. Нравится вам это или нет, а я потеряю девственность в этой академии. Я вас не боюсь, хоть запорите меня потом. Я больше не буду с вами целоваться. Я дала вам слово, я его сдержу. Спокойной ночи, Шереметьев.
Снежина развернулась и скрылась за дверью академии.
А я стоял потерянный и злой. Я никогда не должен был пробовать ее губы на вкус. Не должен был узнать, что в Кате мне нечего исправлять. Она чиста.
Но я не жалел об этом.
Это был первый невинный поцелуй в моей жизни. Но теперь я должен поговорить с ее матерью. Я не понимаю, что Екатерина Снежина делает в моей академии для исправления?
ЕКАТЕРИНА
На следующий день Шереметьев вызвал меня к своему кабинету, но внутрь не пустил. Я сидела на диване перед дверью, а мимо меня проходили девушки и парни с нашего курса.
Сердитый рев ректора чуть не вышиб дверь, после того, как туда зашла Алиса.
После ее угроз я не сомневалась, что это она оставила обувную коробку на моей кровати. Но Шереметьев решил быть объективным и провел все утро, устраивая допрос каждому студенту.
Алиса продержалась на допросе несколько минут, а потом призналась во всем. Оказывается Тимур расстался с ней, и она однозначно решила, что это моя вина. А я даже не знала, что они были парой! Между ним и мной ничего не было. Иногда он подмигивал мне, но я даже не отвечала. Это и флиртом назвать нельзя.
Алиса следила за мной и отомстила, как смогла. Хотела напугать дохлой мышью, а ранила куда глубже, чем ожидала.
Я боялась, какое наказание выберет Шереметьев для Алисы. Он не должен был пороть ее. Он мне обещал!
Выдохнула я только тогда, когда появились ее родители. Они должны были забрать ее домой.
Шереметьев выгнал Алису на месяц из академии.
Я испытывала тошнотворное чувство ревности, что ей удалось улизнуть! Это так несправедливо, когда я хотела этого, а получила та, что оскорбила и обидела меня.
Ее родители вышли из кабинета ректора и осторожно посмотрели на меня. Это случилось уже через три дня после обнаружения виновницы.
Ректор тоже вышел, выводя Алису. Они все встали полукругом ко мне, и я поднялась, чувствуя себя не в своей тарелке.
— Алиса, — Шереметьев сложил руки за спиной, что-то ожидая от отчисленной студентки.
Она подняла на меня взгляд и неохотно пробормотала:
— Кать... Я, — она украдкой взглянула на Шереметьева и вернулась ко мне. — Мой поступок непростителен. Мне очень жаль, что я выместила на тебе свою ревность и боль, но теперь у меня будет сто часов общественных работ, чтобы подумать о своих поступках.
Ничего себе! А Шереметьев не мелочится. Он не только отчислил ее, но и жестоко наказал. Сто часов общественных работ за месяц? Господи, да он садист.
Шереметьев отступил. Мать Алисы вывела дочь из приемной, одарив меня извиняющейся улыбкой. Когда они прошли по коридору и оказались вне зоны слышимости, подошел отец Алисы.
— Екатерина, — он возбужденно провел рукой по волосам, явно нервничая. — Примите наши извинения. И знайте, что это никоим образом не выпад против Снежиных. Если у вас еще остались какие-то претензии, предлагаю их уладить здесь и сейчас. Нет смысла выносить этот инцидент за стены академии. Столько?
— Я не думаю...
— Просто назовите сумму, которая вас устроит. — Мужчина поднял взгляд на нечитаемое выражение лица Шереметьева. — Игорь Александрович не против, чтобы мы уладили этот вопрос.
— Ничего не надо. Обещаю, родители ничего не узнают, — я вздохнула. — Просто держите Алису подальше от меня.
— Спасибо. Что ж… С вами приятно иметь дело. Всего хорошего.
Он торопливо ушел, бормоча что-то себе под нос.
— Вот так в вашей академии улаживают вопросы, Игорь Александрович? — я выгнула бровь. — За все проступки?
Мы смотрели друг на друга несколько платонических секунд, а потом воздух изменился, трансформировался, превратился в горячую минуту голодной близости. Меня захлестнуло жаром, зазудело под формой, а он не подал виду, но и не отвел взгляд.
К черту его напористый зрительный контакт.
— Это как-то не педагогически. Но я не собираюсь… — я попятилась к двери. — Мне вообще лучшей уйти.
Он шагнул за мной, наблюдал тем взглядом, с которым я до боли знакома. Шереметьев думал о нашем поцелуе. Мы оба думали о нем.
Меня целовали несколько раз разные парни, но то, что я испытала прошлой ночью с Шереметьевым, было совсем из другой лиги. Это был мой первый настоящий поцелуй, от которого сгибаются пальцы ног. Душераздирающий поцелуй.
Шереметьев уже в какой-то степени лишил меня девственности. Он все испортил. Потому что теперь мне нужен был только он!
— Шереметьев, — прошептала я сквозь пересохшее горло, — мы же договорились. Ты же не хотел меня…
— Как чувствует себя твоя задница?
— Это моя задница. Пусть чувствует, что хочет, — я взялась за дверную ручку.
От звука его шагов у меня забился пульс. Я быстро открыла дверь, чтобы сбежать, но побег прервала его рука, которая крепко обвила меня за талию, потянув назад, а ладонь прижалась к двери, захлопнув ее.
— Ты не захотел меня, — снова напомнила я и закрыла глаза, ощутив его жар на спине.
— Я и сейчас не хочу, — он провел рукой по моей. — Каждый раз, когда вижу тебя, — его пальцы вцепились в мои бедра, крепко прижимая к его паху. — Я всегда думаю об этом.
Я ощутила его рваное дыхание. Пальцы скользнули по тыльной стороне моих бедер там, где край юбки касался обнаженной кожи.
Я взглянула через плечо на прядь его темных волос, закрывающую лоб, чувственные глаза были полузакрыты потяжелевшими веками.
Его прикосновение трудно назвать лаской. Но пока пальцы
