«ну, точно Иентеле ди негидестэ!»
Добрая госпожа Ландес вовсе не знала о такой своей популярности.
В тот вечер, в который начинается наш рассказ, Иентеле по обыкновению говорила о своих соседях. Рядом с ними жило семейство, которым Иентеле особенно интересовалась. Это было гордое, аристократическое, всеми уважаемое, но лишившееся своего богатства, семейство Коган, которое Иентеле в насмешку называла Дон Рануда, с тех пор как Мали прочла ей комедию под этим заглавием. Иентеле ди негидестэ давно стремилась вступить в семейное родство с Реб Киве Коган, сына которого она избрала женихом для своей дочери, но до сих пор её старания оказались тщетными.
— Слушай Гирш-лебен (жизнь) — говорила она своему супругу — мне право стыдно будет, если при новых выборах тебя не сделают габаем [28] в синагоге. Ты такой же приличный еврей, как Реб Киве Коган и также богат и образован, как он, а я ничем не хуже Мириам Коган, и ношу такой же красивый стирнбиндель, как она, только мой жемчуг не заложен, как жемчуг Мириам Коган! Мне служанка их говорила, что только в четверг вечером она послала за мукой, и в пятницу утром за мясом на субботу, потому что в доме ни гроша не было. А приглашают на субботу десять человек [29], и гордятся тем, что занимают у других!
— Когда посмотришь на этих людей, — замечает Реб Гирш Ландес, опираясь на спинку кресла и нежно взглянув на свою красноречивую супругу, — то подумаешь Бог знает, что это за птицы такие. Он весь в шелку и атласе; она, эта «фаниберья», все так важно, чинно — а сынок...
Мали подняла голову.
— А сынок думает, что он какой-нибудь Аристотель, вечно шляпа на затылке, смотрит на звезды и думает, что может осчастливить человека своим поклоном.
— Ах, папаша, что ты говоришь, право. Он кланяется всегда очень вежливо, он мне вот и книги дал, и раз занял у нас письменный прибор, когда у них красили в доме, и там все было уложено!
— Вероятно он не имел копейки, на что купить чернила, — вмешалась мать.
— Ну, скажи мне, Иентеле, к чему они нанимают такую большую квартиру, к чему кормят чужих людей, к чему она носит такой стирнбиндель, а он так высоко поднимает нос?
— Потому что нынче всякий живет выше своего состояния. Они думают, что теперь еще все те времена, когда его купали в серебряной ванне, а она носила золотом вышитые платья. Аппетит-то у них остался, а есть-то нечего!
— Однако, госпожа Коган кажется очень добрая особа, — вмешалась Мали. — Она недавно встретила меня утром на дворе, так подошла ко мне и сказала: «Здесь прохладно, дитя мое, а ты без пальто и легко можешь простудиться». — Ничего, я не простужусь, — отвечала я. — «Да, так говорят все дети, а потом кто страдает, если они захворают, — все матери?» — возразила она.
— Так она и сказала? — спросила Иентеле.
— Да, так.
Госпожа Ландес толкнула своего мужа локтем.
— Слышишь, Гирш, — сказала она тихо.
— Ты, по крайней мере, поблагодарила ее? — спросил отец, обращаясь к дочери.
— Нет, папаша.
— Она точно из деревни! — вскрикнула Иентеле. — Что теперь подумает госпожа Коган? Какое понятие она будет иметь о воспитании, какое мы даем нашим детям? К чему ты училась танцевать и говорить по-французски, если ты даже не знаешь, что нужно благодарить того, кто интересуется твоим здоровьем?
Мали покраснела и, сконфуженная, опустила глаза на книгу.
В эту минуту дверь отворилась и в комнату вошел человек, который широким голосом произнес: «гут шаббес!»
— А, гут шаббес, реб Мендель! — в свою очередь ответил хозяин на приветствие гостя. — Садитесь, выпьете стакан вина?
— Даже два, если хотите, — сострил гость. — Ну, а ты как поживаешь, Мали, все читать, да читать; этак ты совсем сделаешься ученой!
Гость удобно расположился на стуле, приблизил поданный ему стакан к свету, чтобы рассмотреть его цвет и чистоту, отхлебнул немного с видом знатока и, сказав «лехаим» [30], осушил его до дна, прежде чем хозяева успели ответить на его благословение.
— У Реб Гирша Ландеса, — сказал он с улыбкой, — всегда найдешь что-нибудь редкое.
— Да, бутылка стоит три австрийских гульдена, — сказала госпожа Ландес. — Мой муж любит стакан хорошего вина, и почему ему, я вас спрашиваю, отказывать себе в этом? Еще стаканчик?
— Если позволите, — ответил гость. — «Eins ist keins» говорит пословица, один все равно, что ничего.
— Ну, что вы скажете новенького? — спросил хозяин.
— Что я скажу новенького? — собственно ничего. Я просто подумал: сегодня суббота, делать нечего. Господин Ландес живет недалеко, и конечно также свободен. Так отчего не зайти к нему поболтать при стаканчике вина о том, о другом...
— А вы на этой недели были там?
— Как же, ведь это мой хлеб.
— Ну, что? — с нетерпением спросила Иентеле. — Мали, ступай в свою комнату, — обратилась она к дочери.
Но Мали не поднимается с места.
Этот человек имеет для неё громадное значение. Он все знает, он знаком со всеми, он везде как дома, в его руках лежит судьба многих людей, он ведет списки всем женщинам и мужчинам, красивым и некрасивым, старым и молодым, богатым и бедным. Он соединяет восток с западом; его сети простираются на все слои общества; он садится за стол богатых, спускается в подвалы бедных, и везде его принимают с радушием, подают ему руку, — одним словом, этот человек — шадхан.
С каким нетерпением многие родители желают его видеть, когда он долго не является, сколько девушек ждут не дождутся минуты, когда он, наконец, придет и обратит на них свое внимание, сколько молодых вдов ищут его расположения и помощи!
— Ну что? — повторила госпожа Ландес.
— Оставьте их, — ответил Реб Мендель. — Это люди гордые. Иихес (аристократизм) сидит у них в голове и во всех членах. Они думают, что никто с ними и сравниться не может; сами бедняки, а представляются точно принцы какие-нибудь. Денег они не дают, стола [31] тоже не дают, приданого нет, а им, что ни предложение, все мало. Предложи им десять тысяч, они потребуют пятнадцать; предложи им пятнадцать, они потребуют двадцать! Это просто с ума сойти
