кумекаешь? – Лю кивнул. – Позволь мне, старине, слово сказать. Были, понимашь, у нас тута друзья, оченно близкие соседи, Ваны прозывались: Сюймин со своей Фанфанушкой и детки их – Цзинь, в православии Евсевия, и Сяосун, славный парнишка. Жили мы не тужили, вместях гамырку пили, породниться собирались… покамест не пришла война. Пришла и разорвала наши дома… – Дед мизинцем левой руки смахнул с глаза набежавшую слезу и, вздохнув, продолжил: – Кого-то уж и нету на этом свете, ктой-то далече, отцель и не видать… а душа-то болит, мается… Ладно, что ты сыну моему и внуку друган, нежданно объявился… что дорогу нашу строишь, котора опосля, можа, и к вам перекинется, и мы вдругорядь задружимся…
– Дед, давай короче, – не выдержал Павел. – Рука затекла стопку держать.
– Паш! – осуждающе обронил Фёдор, но дед жестом остановил его, а Черныху сказал без укоризны:
– Твоя правда: надобно короче. Чжэнь, выпьем, чтобы снова мы были вместе – и соседствовали, и роднились.
Выпили дружно, закусили, как полагается: малосольными огурчиками (от бабушки Тани), копчёной кабанятиной да калугой, пирогами с жареной капустой. После чего Иван задал Павлу целый ворох вопросов:
– Чё нового на «железке»? Когда до города дотянетесь? Или ждёте, когда вокзал достроят?
– А ты давно на дороге-то был? – перебил Павел.
– Да совсем не был, – чуть смутясь, ответил Иван. – Всё как-то недосуг.
– Я ездил в Белогорье смотреть, как мост через Зею строится, – сказал Фёдор. – Рабочие надрываются. Им настоящую каторгу устроили.
– На стройке и каторжане есть. Вкалывают не хужей свободных.
– А где свободных-то набрали? У нас и народу столько нету.
– С России привезли, откуль ещё? Даа, отстали вы от жизни, – хохотнул Черных. – Мост уже действует, мы по нему из Бочкарёвки на рабочем поезде приехали. А ты, Ваня, говоришь: «Когда до города дотянетесь». Уже два месяца как дотянулись.
– Ничё себе! Как же я проморгал?!
– Ты не проморгал, – сказала Настя. – Тебя в Албазино посылали с проверкой жалобы. Как раз в это время.
– Выходит, все всё знали, а мне никто не сказал!
– Думали, тебе известно, – повинился Фёдор. – Ты ж в правлении.
– Ты, Ванёк, газеты вовсе не читаешь, – сказал дед. – А там много чего интересного. Какой-то Седой коллективный роман печатает. «Амурские волки» прозывается. Про жуликов наших.
– Там не только Седой, а и другие пишут, потому и коллективный, – неожиданно сказала Елена. – Я тоже читала.
– Вишь, даже в Бочкарёвке газеты читают, – добавил дед.
– Да ладно вам! – озлился Иван. – Газеты они читают! Мне только и делов, что газеты читать!
– Хватит лихотить! – оборвала сына Арина Григорьевна.
Лю Чжэнь слушал перепалку русских и тихо улыбался: ему казалось смешно ругаться из-за такого пустяка, как чтение газет. Куда важней и интересней то, из-за чего они с Павлом приехали из Бочкарёвки, про что его русский начальник, похоже, совсем забыл.
– Павела, – вдруг сказал он, – скажи, засем мы пелеехали.
– Ох ты, верно Чжэнь напомнил, – спохватился Черных. – Через неделю пробный поезд в Петербург пойдёт. Говорят, семь тёплых вагонов подготовили. Мы и приехали – проводить. Всё ж таки нашими руками слажено! Можно и порадоваться, что теперь столица Приамурья со столицами России будет напрямую связана.
– Ишь, как гладко балакать научился, – усмехнулся Иван. – Как по-писаному.
– А тебе чё, завидно?! – подала голос за мужа Елена.
Тихо сказала, но все услышали, а Иван даже поперхнулся: сестра давно уже из злоязыкой хохотуньи превратилась в серьёзную, порой рассудительную особу. Назвать Елену бабой у него язык бы не повернулся. А сестра продолжила:
– Или одни команды казачьи на языке? Читать надо, братик, больше читать, тогда и говорить будешь складно.
– Даа, была девка девкой, – решил Иван не оставаться в долгу, – а стала – учительша!
– Хватит трепать языки! – вмешался Фёдор и обратился к Павлу: – Когда, говоришь, пробный поезд пойдёт?
– Девятнадцатого декабря в десять часов утра.
– Мы тоже проводим.
– А мы? А мы? – запрыгали мальчишки, и даже Лизуня сказала: «А мы?» – что вызвало общий смех.
– До вокзала отцель далековато, – рассудительно молвил дед Кузьма. – Дитёнки устанут. Надобно пару извозчиков загодя заказать.
– Для такого дела чё ж не заказать? – сказал Иван. Однако подумал и покачал головой: – Не, пожалуй, не так. Испрошука я у председателя правления служебные сани. Всё равно стоят без толку. Откажет – тогда уж извозчиков наймём.
Иван с какой-то внутренней тоской вспоминал тот декабрьский вечер, а ещё – сами проводы пробного поезда в Санкт-Петербург. Саяпиным дали пару казённых саней по личному распоряжению командира полка полковника Савицкого – из уважения к Кузьме Потаповичу и Фёдору Кузьмичу, ветеранам Амурского войска, ну и по просьбе члена войскового правления Ивана Фёдоровича. Двух саней для двух семейств оказалось маловато, но поехали все, даже Лизуню взяли, закутав в пуховый платок, несмотря на мороз, сгустивший воздух в сизый туман.
Возле недостроенного вокзала, несмотря на мороз, играл оркестр. Народу собралось уйма. Пришлось чуть ли не прорубаться, чтобы попасть в первый ряд и увидеть чёрный, пыхтящий дымом и паром локомотив с тендером, набитым дровами, и семь зелёных новеньких вагонов, в окнах которых уже горел тусклый свет. Не электрический, а от керосиновых ламп. Как пояснил Павел, электрический зажгут в пути, когда от движения вагона заработают динамомашины.
– Тять, а тять, – теребил отца восьмилетний Ванечка, – а зачем нужны дрова? Чтобы печки в вагонах топить?
Черныхи в Бочкарёвке жили рядом со станцией, но Ванечку и Никиту мать к железной дороге не пускала, чтобы беды какой не случилось, отцу же некогда было про технику рассказывать. А тут выпал случай.
– Печки в вагонах, конечно, есть, – солидно отвечал Павел, – чтоб тепло было и чтобы чай кипятить, но в вагонах свои полешки. А эти дрова, которые на тендере, они для паровозной топки. Топка нагревает котёл, получается пар, пар подаётся в машину, а она уже колёса крутит, вагон везёт. Получается паровоз.
Иван усмехнулся: ему, тридцатидвухлетнему казачьему офицеру, отцу трёх детей (да, трёх, Сяопин – его сын, как и Кузя с Федей), тогда тоже занятно было слышать Пашкино объяснение.
Сейчас он и Илья Паршин стояли в строю рядом, плечом к плечу, во главе Второй полусотни Третьей сотни Первого казачьего конного полка. Иван – хорунжий, Илья – старший урядник. На часах – 11 часов утра. Над головой – ни облачка. Конец сентября, а стоит жара. Полк только что под звуки хватающего за душу марша «Прощание славянки» прошёл по улицам Благовещенска от учебных лагерей до недавно достроенного вокзала. Вернее, до площади перед вокзалом, потому что на перроне полк бы не поместился. Улицы города были
