историю, которая произошла, как уверяют ее адепты, две тысячи лет назад и опять-таки именно с Сыном Божьим, распятым, умершим и воскресшим в точном соответствии со Священным Писанием… Вам не кажется, что тут есть над чем подумать?
– Все дело в том, сын мой, – сказал собеседник Амоса, улыбаясь ему открытой, всепонимающей и терпеливой улыбкой, – все дело в том, что наш фюрер как раз и является тем самым Сыном Божиим, о котором вы только что изволили упомянуть… Да, да, да, – он вновь подхватил Амоса под руку и вывел его назад, на сцену. – Именно так и обстоит дело, в чем легко убедиться, если обратиться к свидетельству своего сердца, которое никогда не обманывает!..
Он подтолкнул Амоса к середине сцены и вдруг закричал куда-то вглубь её, поднимая голову и размахивая рукой:
– Сильвия!.. Сильвия!.. Идите сюда!
В ответ на его крик, неожиданно и быстро спустившиеся с колосников качели принесли одетую в какой-то розово-голубой цирковой наряд молодую брюнетку, которая легко и непринужденно сидела на этих качелях, невольно наводя на мысль о цирковой школе.
Ее качели несколько раз пронеслись над сценой, затем умерили свой бег, потому что женщина, похоже, слегка их притормозила, а потом плавно закачались почти рядом с Карлом Ригелем и Амосом.
– Скажи нам, Сильвия, кто ты? – спросил мужчина, протягивая к пролетавшей мимо циркачке руку.
Женщина сделала серьезное лицо, как будто была не совсем уверена, что ответит правильно, а затем продекламировала неожиданно громким контральто, скрашенным легким завыванием:
– Я – воплощение Адольфа Гитлера и замещаю его на земле до тех пор, пока он не вернется назад, чтобы судить живых и мертвых.
Затем она улыбнулась неожиданно приятной и нежной улыбкой и помахала Амосу голой ногой.
– Однако, – выдавил из себя Амос, искоса посмотрев на стоявшего рядом мужчину, ожидая, что он скажет. Но вместо того, чтобы что-нибудь сказать, тот быстро подпрыгнул и схватился за край пролетавших мимо качелей, тем самым чуть не сбросив с них розово-голубую циркачку. При этом он умудрился быстро поменять руки и схватить ее за ногу, так что если бы она не вцепилась обеими руками в канаты, то наверняка, свалилась на сцену.
– Противный Петр, противный, противный, противный Петр! – заверещала женщина и попыталась вырваться из рук мужчины.
– Богиня, – сказал тот, и не думая отпустить ее. Потом он повернул голову к Амосу и спросил, не хочет ли он тоже подержать воплощение Адольфа Гитлера за ножку, на что Амос ответил категорическим отказом, хотя, возможно, в другое время и при других обстоятельствах он бы с удовольствием принял это предложение.
– И напрасно, – сказал называющий себя Карлом Ригелем мужчина, продолжая держать в одной руке щиколотку циркачки, не давая ей ускользнуть, а другой – защищая свою голову, которую циркачка, наклонившись, шутливо хлестала сложенным веером.
– Между прочим… да, между прочим… прикоснуться к воплощению Адольфа Гитлера, значит прикоснуться к тайне прошлого и будущего…
– Не стоит, – Амос тоже увернулся от веера, удар которого случайно достался и ему.
– Противный, противный, противный, – щебетала циркачка, пытаясь теперь достать веером до Амоса, который отошел чуть в сторону. – Пустите меня!
– Не дайте сомнениям овладеть вашим сердцем, – воскликнул мужчина, разжимая, наконец, пальцы и отпуская циркачку, которая немедленно взлетела куда-то вверх и там исчезла.
– Что если истина ходит уже где-то близко и вам следует приложить еще совсем немного усилий, чтобы до нее добраться? – продолжал он, подходя ближе и пытаясь заглянуть Амосу в глаза, словно тот сам был этой самой подошедшей истиной.
– Что если истина уже смотрит на вас сквозь всю эту внешнюю мишуру?.. Через эту вязкую повседневную обыденность, которая больше похожа на смешную иллюзию?
– Вот, значит, что вы называете истиной, – сказал Амос, обводя все видимое пространство рукой и имея в виду все то, что ему посчастливилось тут наблюдать за последний час.
– Не следует воспринимать вещи такими, какими они нам кажутся, – наставительно произнес мужчина и замолчал, словно давал Амосу время подумать над его словами.
В ответ тот уже было собрался сказать что-нибудь колкое, но в последнее мгновение не стал этого делать, опасаясь реакции, которую могли вызвать его слова. Вместо этого он пожал плечами и развел руками, что должно было означать что-нибудь вроде «чего только не бывает» или «в конце концов, мне все это все равно», или даже «оставьте меня в покое вместе с этими вашими выкрутасами»!
– В конце концов, – сказал Амос, делая равнодушное лицо, – меня это совершенно не касается.
Мужчина, называвший себя Карлом Ригелем, ничего не ответил, зато откуда-то слева вынырнул древний старичок с большой жертвенной кружкой в руках, исполненной в виде головы Адольфа Гитлера, которую старичок тряс, производя неприятный шум от прыгающих в кружке денежек.
– Жертвуем на благоустроение нашей Церкви, – негромко проговорил Карл Ригель и, достав откуда-то из-под пледа горсть словно уже давно приготовленных пфеннигов, с шумом опустил их один за другим в прорезь кружки.
– А что же Небеса? – спросил Амос, не желая отказать себе в удовольствии хоть как-то задеть кого-нибудь из присутствующих. – Неужели жмутся?
– Боги не помогают людям до тех пор, пока они могут помочь себе сами, – ответил мужчина, не скрывая удовольствия от того, что ему удалось поставить Амоса на место.
Амос почувствовал, что его затошнило.
– Послушайте, – он отстранил рукой старичка с его кружкой. – Мне действительно пора. Я потерял из-за вас кучу времени и теперь мне придется объяснять в канцелярии, где я был и почему не вернулся сразу… Умоляю вас, проводите меня, наконец, до двери!
– Как до двери? – мужчина сделал удивленное лицо. – А как же жертвоприношение?
– У вас еще и жертвоприношения есть? – спросил Амос, не веря своим ушам.
– Какая же Церковь без жертвоприношений, сын мой? – Карл Ригель ласково улыбнулся, внимательно глядя на Амоса. – Дело только в том, чтобы правильно выбрать жертву.
Амос посмотрел по сторонам, взглянул наверх и спросил:
– Ну и где же она, эта ваша жертва?
– Бог усмотрит себе жертву, сын мой, – мягко сказал мужчина, беря Амоса за плечо.
– Надеюсь, что это буду не я, – и Амос сбросил его руку, делая шаг назад.
– Человеческая неблагодарность, – с горечью констатировал этот самый Карл, понимающе поднимая брови и пожимая плечами. – Она столь велика, что не умеет отличить Божественный глагол от человеческой лжи… Неужели вы думаете, господин курьер, что Бог может ошибаться, избирая для себя жертву? – Он негромко засмеялся, показывая на Амоса пальцем, а затем обернулся к сидевшим на стульях, словно приглашая их тоже посмеяться над такой вопиющей нелепостью. – Разве это не вас привел сюда Промысел Божий? И разве не вы ошиблись дверью и позвонили не в тот звонок?.. Неужели вы не чувствуете в этом Божьего промысла, который привел вас сюда, чтобы вы со смирением и благоговением послужили бы Божьим планам?.. Ах, господин курьер, господин
