следующее утро не вляпаться в какое-нибудь очередное дерьмо. А ты что скажешь, Мозес?
– Я? – Мозес не повернул голову, глядя в окно, за которым быстро гасло вечернее небо. – Ну, я даже не знаю. В конце концов, была эта церковь или ее не было, – мне кажется, что это не так уж и важно. Важно, что при некоторых стечениях обстоятельств, она вполне могла бы быть, и вот в этом как раз сомневаться не приходится, хотя это и наводит на грустные размышления.
– Это верно, – кивнул Иезекииль. – Люди в большинстве своем настолько не умеют думать, что готовы поверить во что угодно, лишь бы не утруждать свои мозги работой. Я знал одного русского, который был уверен, что христианский Мессия обязательно родится в Кремле, потому что моральные качества русских намного превышают моральные качества прочего человечества… И он в это искренне верил.
– Флаг ему в руки, – заметил Амос.
– Странно все-таки, как мало вы цените человека, – сказал Габриэль. – Вы говорите о нем с таким пренебрежением, словно он вообще ни на что не способен и ни для чего не годится. А, между прочим, это – венец творения, который своим трудом призван улучшить мир. Так, во всяком случае, можно понять из Святого Писания.
– Улучшить что? – спросил Иезекииль.
– Мир, – ответил Габриэль.
– Если ты будешь говорить глупости, сынок, мы принесем тебя в жертву, как Амоса, – сказал Иезекииль. – Улучшить мир!.. Вы только послушайте этого благодетеля… Куда я, интересно попал? Один собирается осчастливить мир, а другой хочет, чтобы мы поверили в то, что его принесли в жертву… Ну, что за люди, ей-богу.
– Между прочим, никто меня в жертву не приносил, – обиделся Амос.
– И совершенно напрасно, – и Иезекииль еще раз решительно подчеркнул сказанное. – Совершенно напрасно, мне кажется. Потому что если бы тебя принесли в жертву, то ты бы уже не смог досаждать нам своими дурацкими историями, в которых нет никакого, даже самого небольшого смысла.
Последнее замечание почему-то вывело Амоса из равновесия. Он неприязненно посмотрел на Иезекииля:
– Легко говорить глупости тому, кто не отвечает за свои слова…
– Я-то как раз отвечаю, – сказал Иезекииль, однако Амоса это заявление почему-то не убедило.
– Если бы ты отвечал, – он указал зачем-то на Иезекииля пальцем, – если бы ты отвечал, то, во всяком случае, не стал бы городить эту чушь про то, что в моем рассказе нет никакого смысла. Потому что то, что случается и не должно иметь никакого смысла, – во всяком случае, такого, на который каждый мог бы показать пальцем, как на свою собственность. Оно просто случается, вот и все. Просто приходит и занимает свое место, не интересуясь, есть ли в этом какой-нибудь смысл, который видит Иезекииль или его там не было сроду.
– Неужели – никакого смысла? – живо поинтересовался Иезекииль, который, похоже, даже не обратил внимания на грубый тон Амоса. – Что, совсем никакого?
– Абсолютно, – сказал Амос.
– Но что-то там все-таки есть? – не унимался Иезекииль. – Не может же, чтобы там не было совсем ничего! Так просвети нас, грешных, если можешь!
– Я не знаю, что там есть, – Амос уже немного раздражался и, возможно, жалел, что завел этот пустой разговор, – но я знаю, что оно больше любого дурацкого смысла, от которого все дураки начинают считать себя умными, писать книги и выступать на симпозиумах.
Последовавшую затем небольшую паузу, Мозес, скорее, оценил бы в пользу Амоса, чем Иезекииля, хотя и отдавал себе при этом отчет, что все подобные оценки, как правило, грешат ярко выраженным субъективизмом.
– Больше любого смысла, – сказал, наконец, Иезекииль. – Надо же… Господи, Амос! И что же это все-таки такое?
– Да откуда я знаю, – отмахнулся Амос. – Я, по-твоему, кто? Махатма Ганди?.. Спроси лучше Мозеса.
Иезекииль так и сделал. Он повернулся к Мозесу и спросил:
– Ты тоже так думаешь, Мозес?.. Что есть такие вещи, которые обходятся безо всякого смысла и в то же время представляют собой нечто существенное?
– Ну, что-то в этом роде, если я правильно понимаю, – сказал Мозес, надеясь, что в целом он, конечно, нисколько не покривил душой, что же касалось мелких деталей, то они обычно широкую публику интересовали мало.
– Интересно, – покачал головой Иезекииль. – Но что же это все-таки такое, Мозес?.. Назови хотя бы одну такую вещь, чтобы нам было понятно.
– Если бы мы были в состоянии это сделать, – начал Мозес, ища подходящие слова, – если бы мы были в состоянии выговорить то, что было бы нам понятно, то мы знали бы только одно это сказанное и больше ничего, а значит, все самое важное опять ускользало бы от нас и не давало бы нам возможности прикоснуться к себе. И наоборот. Если мы, грубо говоря, пребывали бы в истине, то уже никакие слова не были бы нам нужны… Понимаешь?
Он замолчал и посмотрел на Амоса, словно ожидая от того поддержки.
– Собственно, это я и имел в виду, – сказал тот.
– Выходит, никаких слов, – Иезекииль со значением постучал пальцами по переплету Танаха, который он держал на коленях. – А я думал, что Всемогущий вложил в нас способность понимать и делиться с другими тем, что мы понимаем.
– И тем не менее. Никаких слов, – Мозес отлично понял, что хочет сказать Иезекииль, но не желал идти у него на поводу. – Никаких слов, Иезекииль. Никаких слов. И знаешь почему? – Он помолчал немного и затем сказал, сомневаясь, что поступает правильно. – Потому что то, что случается – всегда больше того, с кем это случается.
– Мозес, – улыбнулся Иезекииль, – Я тебя умоляю!
– Нет, нет, дай ему сказать, – быстро вступился Амос и махнул рукой так, словно давал этим возможность Мозесу двигаться дальше.
– Это – как Бог, – продолжил Мозес, не будучи уверен, что это следует выносить на всеобщее обозрение. В конце концов, существовала целая область, населенная мыслями, которые не следовало бы демонстрировать даже в очень близком кругу. Но все-таки он сказал. – Бог случается, и, пожалуй, это все, что мы можем о Нем сказать.
– Бог случается, – повторил Габриэль и смущенно улыбнулся.
– Именно это я и имел в виду, – повторил Амос.
Все это, безусловно, было именно так, Мозес. Какие сомнения? Он посмотрел на Амоса, который радовался, что все, наконец, немного прояснилось. И все же: нет, нет, нет, – подумал он, словно ему удалось вдруг подслушать чужую мысль, – мы все-таки ищем не там и не то. Не там и не то, Господи. Ищем, не зная – что и не зная – зачем, отдавая этим поискам всего себя, да еще в придачу эту глупую жизнь, оставаясь в результате так же далеко от искомого, как и в первый раз, когда оно впервые замаячило перед нами, обещая ответить на все вопросы и разрешить все сомнения.
И все это потому, сэр, – сказал Мозес, решившись, наконец,
