слова? И ещё этот голос?
Всё вокруг неожиданно (вполне ожидаемо, но от этого вдвойне неожиданно) приобретает новые свойства: доселе неприметные розетки наполняются смертельной опасностью, керамика вспарывает плоть осколками, всякая мелочуга застревает в горле, шнурки, словно петли, вьются вокруг шеи, дверные ручки, как долото, метят в родничок. Новые запахи вводят обоняние в ступор. Открывается маленьковость одежды: неужели носки и шапочки способны быть настолько крошечными и в то же время выполнять свои привычные функции? В голове не умещается! Навязчиво лезет под нос собственная небезупречность, излишняя раздражительность. И тут же – изменчивость, и вслед за ней – невозможность зафиксировать важные мгновения, привыкнуть к ним, осознать, переварить. Суетливый поток вокруг, в котором я тону. Пока тянешься за одним, проседает другое, и вот ты уже среди ночи тащишься по улице, выдаивая из себя двадцать пятый час в сутках.
А самое пугающее – меняется моё тело: растягивается, разбухает, сочится, блёкнет, сцеживается. И тем не менее не умирает. Живёт, размазывая по циферблату своё томительное разложение. Естественные роли целенаправленно истребляют то, что зовётся личностью, границами, свободой, – об этом со всех сторон горланят эксперты, блоги, форумы, бьют тревогу, нагнетают атмосферу, но я… не ощущаю этого полноценно. Обстоятельства меня топчут, месят, выжимают, но я замечаю лишь заголовки без содержания, и то – после захода солнца. Должно быть, гормоны. И здесь обман. Я просто хочу спать.
Вивисекция: сколь много органов удастся вытащить из меня крошечному палачу, прежде чем во мне окончательно угаснет ликование жизни и я превращусь в статичную сереющую оболочку? Неочевидность ответа на этот вопрос подталкивает к патологическому страху перед секрецией, на которую отныне столь богато моё туловище. Но страх этот, и тот – не настоящий, а какой-то картонный. Голос же внутри твёрдо стоит на своём: поскорее бы, поскорее бы! Я просто хочу спать.
Я не помню, что значит сон: в какой-то момент он незаметно сменился поверхностным наваждением, которое, по сути, не является полноценным сном. Памятство неподвижное (принуждённое остатками воли оставаться статичным) оборачивается очень даже юрким копошением измельчавших образов и ощущений, от которых при пробуждении единственное, что остаётся, – сам факт непрерывности их утомительного копошения.
Я не помню, что значит бодрствовать: будто этот наивный период моей жизни закончился и впереди лишь чистилище, целиком и полностью выложенное из «ъ». Я просто хочу спать.
Угомонился? Ага, конечно. Скопление энергии, сжатие пружины, которая при разжатии изойдёт режущим сознание воплем, в ответ на это хлынет из груди, и разум зальёт окситоциновой нежностью (долгом). Иллюстрация естественной человеческой беспомощности, которая является обязательной отправной точкой личности, определяющей все последующие комплексы и устремления. Оно мыслит отдельно от меня, оно делает выбор, как пошевелить рукой или ногой самостоятельно, без моего участия. И с каждым часом степеней свободы становится всё больше. Глазки открываются и тут же с бесконечным удивлением въедаются в абажур, будто нет ничего более содержательного в этом мире. В этих глазах больше, чем предложила вся музыка за последние пятьдесят лет, да что уж там, вся культура.
Мгновение, но тем не менее отчётливо чувствую зависть по отношению к ребёнку: тоже хочу жить так, чтоб всё вокруг без исключения сияло лунным светом, хочу приобщиться к таинству всякой вещи, порвав связь с привычным её положением в бытовых координатах, не завтра, не где-то далеко-далеко, а прямо сейчас – пульсировало потаённой жизнью: ущипнёшь взглядом струну, и душа пускается в бергамаску. Волос на махровом рукаве халата, нездоровая припухлость моего лица, повидавший виды фикус в краешке зеркала, любимая конфорка на плите, протяжный вой дверных петель – всё так и просит диалога, желает и может быть услышанным, будто клавиши фортепьяно, и только от остроты слуха и мастерства/бездарности исполнителя зависит, гармонично ли зазвучит мелодия или упрётся рылом в диссонансы. Изо дня в день одно и то же. Мне просто нужно поспать.
«Ну и голосистый же у вас! Будет в опере петь!»
Что за мысли? Я просто хочу спать. Прохлада стелется по скрипучему полу, подкрадывается в темноте бессонницей. Отгоню их прочь, и ничего от меня не останется. И слава богу. Поскорее бы!
«Утрата личности» – ха-ха, вы, верно, шутите! Взгляните правде в глаза! Какой ещё личности? Предпочитающей смотреть сериалы вразвалку на диване? Вкусно откушивать? Развлекаться? Путешествовать? Одеваться по последней моде маркетплейсов? Развиваться до тех пор, пока глаза на затылке не вырастут? Потрясающая, необъемлемая широта взглядов – размером с батон! Как интересно, невозможно оторваться!
Даже в масштабах сиюминутного удовольствия – банальность на банальности, где тут я? Не жизнь, а искусство брать. А уж если сместиться в исторический план… лучше не продолжать. Гори оно огнём вместе со всеми мнениями, что назойливо вьются вокруг, скребутся, стоит только суткам шагнуть за полночь.
Спатьспатьспать… нет.
Всего одна сигарета, и они отступят, и можно будет спокойно дожидаться рассвета, запивая кофе. Ляжешь назло, не обращая внимания на недовольное урчание ребёнка (своего рода провокация), глянешь на тёмное пятно сбоку и мечтаешь, чтобы страсть эта и верность по отношению к самым обычным вещам и ситуациям не ведали истощения, напротив, дополнялись с каждой следующей репризой в ре-бемоль мажоре, пестрели новыми гранями и обнаруживали неделимость бытия. Всё – в этих крошечных носочках.
Всякий угол, подвижность складок, брошенная тень, грязный половник в раковине – чем не замаскированные двери в непостижимость, что присутствует здесь и сейчас параллельно нашей отвлечённой слепоте? Остаётся лишь обнаружить их и распахнуть, и эти глаза, этот живой интерес младенца – самое яркое тому доказательство и вызов доведённой до предела усталости.
Не о том ты думаешь. Хватит витать в облаках! Говорить о своих проблемах не стыдно, в конце концов, не стыдно обратиться за помощью. Это правда, но вопрос не в том. Много ли в этом чести?
«Чего-чего? Ч… чес? Ты обезумела? Упоминать всуе нелепый пережиток прошлого», – кривятся лица, хохочут, кривляются.
А ещё, а ещё – мимолётность времени и несбыточность фантазий. Очевидно, мой пессимизм – лишь защитная реакция измотанной психики: какая разница, чем закрывать дыры в душе? Ну правда, что плохого в путешествиях? Пересматриваешь фотографии из Венеции, знаешь, что больше никогда там не побываешь. Значит, Венеции как бы и нет: уничтожена, стёрта с лица твоего мира? А что, что плохого в новых впечатлениях? В попытках выразить себя через внешнее? Целая корзина отложена… Твой мир! Он рушится-рушится-рушится! Вчера ещё был велик, а сегодня уже не налезает! Может, у меня постродовая депрессия? Надо ещё разок прочитать, что пишут в интернете…
«Ты издыхаешь! Твоя идентичность гибнет! Амбиции закапываются в землю!»
Опять это вечное «я-я-я-я». Выпустила телефон из рук. Пятно небрежно шевельнулось. Ребёнок закопошился активнее. К чему эти амбиции, когда просто хочется спать.
«Ты просто ослеплена своим пленом. Это называется стокгольмский синдром. Осознание настигнет очень скоро», – предупреждают опытные подруги, закидывая ногу на ногу и глядя в глаза неприлично долго и убедительно, им вторят герои сериалов и важных книг, смелые блогеры, что вступают в диалог сами с собой на бездарно смонтированных видео… будто моё будущее всем им так же очевидно, как сегодняшний поход в уборную.
«Лучшие часы жизни (всем известно, что лучше уже не будет) безымянная сидишь ты, как птица в клетке, пока муж работает сутками напролёт».
«Может, даже погуливает налево».
«Чем не совершенный шаблон человеческого социума, к которому сапиенсы стремились миллионы лет?»
«Лабиринт принуждения! А где уважение к себе?»
Достали. Поспать бы.
И всё же…
Отчего полчища их голосов являются средь ночи и отчего так грустно, отчего всевидящая и слепая эволюция не взрастила в моём лице особь более плоскую (ещё более плоскую)? Чтобы не было у меня даже шанса наблюдать, как медленно и почти незаметно поэтическая агония замещается банальной скукой? Насколько это справедливо? Меня нет, я в домике, а есть лишь тряпичная кукла, случайные подёргивания безвольного полотна; откуда оно взялось, откуда взялась в пустоте возможность видеть и воспринимать поистине безграничный объём беспомощности перед обстоятельствами, потребность в дыхании, любви, нужности – разве не жестоко наделить этими качествами объект едва ли живой природы? Читаешь книгу, потом закрываешь книгу и кладёшь на полку. Всё. Об этом ли я мечтала, сама будучи
