и достала пачку сигарет. Она курила уже пару лет, тайком от мужа, который не одобрял этого, потому что исповедовал здоровый образ жизни и чистые мысли. Она любила его – старалась любить – но иногда ей казалось, что они совсем друг другу не подходят. Ева вспоминала с какой гордостью раньше порицала чужие вредные привычки, как казалась себе выше этого, а по сути, была обычной ханжой. Сделав глубокую затяжку, она выпустила ароматный вишневый дым в синеющее небо, воображая себя Гендальфом с трубкой, показывающим Бильбо волшебные дымные рисунки. Только ее в отличие от этой великой парочки не ждало путешествие в Риверделл, Гондор или даже Мордор. Под ее ногами трескалась бесцветная женевская земля. Она с неожиданной злостью пнула шуршащие багряные листья, тронутые предсмертной ржавчиной.
Она уже дошла до подземной парковки и нажала кнопку вызова лифта, чтобы ехать вниз, как вдруг ее внимание привлекла вывеска полузабытого кинотеатра времен юности. Того самого, где проходили и может быть до сих пор проходят сеансы университетского киноклуба. Она проходила мимо нее каждый день, но научилась не замечать. Ведь так чаще всего и бывает: сто раз мы не обращаем на что-то внимание, а на сто первый это кажется нам самым важным знаком, попавшимся на пути. Мы просто не в силах постичь, как могли не замечать этого раньше.
Повинуясь резкому приступу бунтарского настроения, она проигнорировала призывно открывшиеся створки лифта и уверенно направилась к стеклянным дверям кинотеатра. Алекс и дети подождут. В конце концов она тоже имеет право на непредвиденный досуг, она уже бог знает сколько времени не выбиралась в кино и не делала ничего спонтанного. Это ведь не билет в один конец до Австралии, а всего лишь вечерний кинотеатр.
Ей было все равно на какой фильм идти, но когда она подошла к афише и увидела, что показывают «Три цвета: синий», ей захотелось истерически рассмеяться. Кто бы мог подумать, очередное совпадение! Произошло закольцевание, змея только что заглотила свой хвост, и теперь должно произойти что-то сюрреалистически необычное.
Она боялась встретить постаревшего на двадцать лет Кристофа с поблекшей сахарной улыбкой или уже дряхлого, но по-прежнему саркастичного Амбруаза, но скоро поняла, что показ не имеет никакого отношения к киноклубу. Просто первая часть трилогии для любителей режиссера. Может быть, клуба вообще уже не существует, за неимением желающих вступать в него. Их и раньше было преступно мало.
В билетной кассе никого не было – человека заменил автомат, выдающий билеты. Она нетерпеливо вытащила бумажку, с жужжанием выползшую из отверстия, и проскользнула в алый полумрак зала. Выбрала тот самый ярус, на котором они всегда сидели с друзьями – на самом верху. Оглядевшись вокруг, она поняла, что теперь кинематограф интересует еще меньшее количество людей, чем раньше. Она насчитала всего десять человек – и почти все по одиночке. Очередная картина Хоппера, жаждущая быть написанной. Будто кино было маленьким вечерним, почти постыдным ритуалом, афишировать и разделять любовь к которому теперь стало моветоном. Женщина справа щелкала ногтями по экрану телефона. На ряд ниже нее старик в болотно-зеленом плаще с засаленными седыми волосами шумно сморкался в руку, а потом незаметно вытер ее о красную обивку сидения. Ева поморщилась. Он показался ей смутно знакомым, как герой вечно повторяющегося сна, но она никак не могла понять, где могла видеть его раньше.
Когда погас свет, и фильм начался, в зал пробрался опоздавший зритель и сел через проход от нее. Она мельком взглянула на него и хотела было отвернуться, но тут внутри нее что-то оборвалось. Закружилась голова, и она даже испугалась, что начинается преждевременный сердечный приступ. В горле резко стало непереносимо сухо, и она почувствовала прогорклый вкус выкуренной сигареты.
Сколько раз она ждала его появления, зная, что оно невозможно? Незнакомец надвинул на голову капюшон своей темно-синей куртки, но она успела увидеть его лицо. Золотистые вихры, полные губы, прямой нос. В точности такой, каким она видела его в последний вечер в Берне четверть века назад. Совсем не изменился. Щеки гладкие, как шелк. Человек не может выглядеть так в пятьдесят лет. Будто он нелегально использовал машину времени в том далеком, уже ушедшем от Евы измерении.
Неужели все, что она прочла в его дневнике, было правдой? Все это время она считала, что он сошел с ума, так же как бедный Густаво. Что его сбивчивые записи о философском камне были больной фантазией слишком подвижного ума. Черную тетрадь спрятала между книг в своем кабинете, чтобы Алекс или дети ее никогда не нашли. Перечитывала раз в год и знала почти наизусть. Тайно страдала из-за того, что там так мало сказано о ней. Она всегда знала, что не нужна ему.
Она смотрела на экран, но не видела фильма, не могла осознать, что происходит на экране. При виде Карлоса тысячи мыслей взметнулись в ее голове, как разогнанная камнем голубиная стая на площади Сан-Марко. Ожило все, что она переживала в свои двадцать лет. Все, что она хотела совершить тогда и чего так и не сделала. Какой счастливой она была в те годы, сама не зная об этом! Вечно придумывала себе какие-то печали, отливала их в стеклянные статуэтки, как на острове Мурано и наслаждалась своей поэтической меланхоличной натурой.
А сама упускала возможности. Не знала, как потом будет жалеть.
Она отстраненно следила за пантомимой воспоминаний, проплывающих перед глазами. Смеющаяся компания в кафе Ремор, философские разговоры, поездка в осенние Альпы, вечера в неоновом парке аттракционов, их с Карлосом уединенные прогулки по Женеве. Тот вечер, когда после экскурсии они в красноречивом безмолвии стояли над серым зеркалом озером. «Дни разбитых зеркал», как говорил о воспоминаниях Поль Элюар. От их осколков внутри оставались кровоточащие язвы.
Эта неподвижная фигура олицетворяла все, что она упустила. Роковую любовь, мечту о писательстве, жажду совершить кругосветное путешествие. Да, она все еще любила его. Всю жизнь любить на расстоянии, безответно и безрезультатно куда проще, чем вечно любить того, кто рядом. Человек превращается в бесплотный образ, мечту, у которой не принято искать изъяны и недостатки, которую не могу развеять воскресные ритмы рутины.
Она тихо плакала под звуки оперной арии в конце фильма, когда проснувшаяся к жизни после трагедии Жюльетт Бинош сливалась с любившим ее мужчиной. Бывало ли в ее жизни такое осознанное, наполненное, до предела нежное слияние? Будет ли еще? Может быть, оно было возможно только с одним человеком, которого она любила и который сейчас каким-то непостижимым образом материализовался рядом с ней, чтобы тут же исчезнуть? Она пережила слишком много исчезновений и не знала, выдержит ли еще одно, такое глобальное.
И все же, когда снова воссиял свет, и Карлос быстро прошел между рядами, опустив голову, чтобы не встретиться с ней взглядом, она даже не попыталась догнать или остановить его. Как говорил Густаво, некоторые тайны лучше не разгадывать до конца. Иногда надо запретить себе ловить призраков, отпуская их в равнодушный сумрак.
В эту секунду она вспомнила, где видела старика. Тем осенним утром с запахом мокрой земли, когда все началось. Цыганское пророчество, которое не исполнилось. Серые уродливые платаны и жареные каштаны, вкус которых ей никогда не нравился.
В конце концов, может ей просто привиделось. Не существует вечной молодости, философского камня или настоящей любви, все это пыль на ветру. Она уже не ребенок, чтобы верить в такое. Да, конечно, она просто очень устала после рабочего дня. Надо будет попросить месье Гранже завтра отпустить ее пораньше. Она заслужила немного отдыха.
Художественный фильм (1993)
Удача (англ.)
Терпение (англ.)
