Нахлынувшие воспоминания стёрли окружающие краски, всё слилось в один аморфный, наполненный влажной духотой и рёвом моторов, конгломерат. Я опять, как тогда, в первые четыре ночи одиночества, перестала воспринимать своё реальное тело, ощущая себя крохотной точкой, где-то в средоточии груди, в огромном, наполненном тревожным страхом, Космосе. Маминым страхом.
Внезапно мир вокруг наполнился назойливым, сметающим всё на своём пути, воем. От неожиданности на мгновение наступило оцепенение. Было что-то очень знакомое в этом звуке, нечто стучащее в мозг и требующее действия. Наконец, пробившись сквозь боль воспоминания, наступило осознание: включилась сирена, предупреждая о летящих на город ракетах, надо было спешить в укрытие. Справа забор, слева четырёхрядное шоссе, машины останавливаются и все бегут на другую сторону улицы, в подъезды домов за небольшим сквером. Оцениваю ситуацию – доковылять не успею. Можно ещё лечь на землю, как рекомендует Служба Тыла и закрыть голову руками. Лечь то я может ещё как-то и исхитрюсь, но кто же меня потом сможет поднять?! Становится смешно. И опять наплывает воспоминание.
Мама рассказывала: во время Гражданской войны в России, последовавшей за революцией 1917 года, её тётка, спасаясь от падающих снарядов, выскочила из дома и побежала через дорогу к соседке, но поскольку той дома не оказалось, а улицу уже начали бомбить, забралась под кровать. Успокоилась немного от внутренней паники и сама над собой посмеялась: «И чего я аж сюда бежала, под кроватью я могла и у себя дома лежать».
Всё так похоже, те же люди, те же эмоции, только другая пьеса и иной антураж. Война. Политики стыдливо употребляют более комфортное и обтекаемое – «конфликт». Но ракеты об этом не знают, они калечат и убивают. Террористы стреляют залпами по густо населённым районам и гражданским объектам – садикам, школам, международному аэропорту… и возмущаются, что государство, защищаясь, сбивает их ракеты и пытается уничтожить боевые точки…
Наконец сирена смолкла, последовало несколько ударов взрывной волны разной силы. Опять зашуршало шинами шоссе.
Ненадолго. Новая сирена. Укрываюсь, вместе с другими людьми, между первым и вторым этажами ближайшего подъезда. Раннее утро и людей не много – несколько строительных рабочих, парочка нелегалов из Северо-Восточной Африки, молодая арабка с маленьким ребёнком на руках… Ребёнок напуган и плачет. Жалко детей. Жалко всех детей. И тех, которым калечат Души и Жизни искусственно подогреваемой ненавистью. Больно вспоминать о похищенных и убитых, ни в чём не повинных, трёх мальчиках, которые готовились стать раввинами… Цинизм террора: похитить, убить и обменять мёртвые тела на, сидящих в тюрьмах, убийц…
Но я уже пришла. На очереди решение проблем быта. А это так – мысли по дороге, когда ноги работают, а мозги не желают отдыхать, и всё жуют и жуют давно пережёванную жвачку.
Что ты так улыбаешься?
– Настроение подняли! Всё-таки чужой муж лучше своего!
– О чём ты говоришь?!
– Понимаешь, мой мне твердит: какая любовь в нашем возрасте… сколько тебе лет… посмотри на себя в зеркало…
– А чужой, что?
– А чужой говорит: ты такой хороший человек и такая милая женщина… ты – прекрасный цветок… твой муж глуп, если он не понимает какое богатство у него в руках…
– Ну так поменяй их!
– А кто же тогда мне будет говорить комплименты?!
– Эта песня не так пелась. Вот помню на моей свадьбе… Ты же знаешь, что на свадьбах в Украине всегда…
– Дерутся…
– Ха, что за свадьба без драки. Нет, я хотел сказать: красиво поют. А драки на моей свадьбе не было. Только солдатиков побили, которые пришли без приглашения…
– Ну конечно, а они стояли, как столбики, пока вы их били.
– Да нет, они отбивались.
– Ну да: драки не было, только вы били солдатиков, а они отбивались)))
– Так это поначалу, а потом мы все вместе выпивали и они нас поздравляли с бракосочетанием.
Подхожу к дверям своих знакомых, а там ржач на три этажа: отец схватился за ремень и услышал от пятилетней дочки: «Ну, папа, у тебя ни ума, ни фантазии»
– Мама, комдив – это командир дивизии, да?
– Да.
– А главком – это главный командующий, да?
– Да.
– А кто такой блинком?
– Не знаю. Может быть командующий блиндажом?
– Мама, ну как ты не знаешь? Ты ведь сама вчера говорила бабушке: «Первый Блинкомом».
(По телефону)
– А скажите: это проблема в модеме, или на линии?
– Или в модеме, или на линии – одно из двух.
Звонок по телефону:
– Примите факс.
– Извините, у нас нет света.
– Так что у вас окон нет?
– Простите, я что Ваш факс через окно должна принимать?
Через минуту вызов на ковёр: «Вы как разговариваете с замминистра?!»
– Мне нужен автобус 37 – сообщает мне дама на иврите.
Полагая, что она желает знать, на какой из остановок он останавливается, начинаю рассматривать аншлаги с номерами рейсов. Проследив за направлением моего взгляда, дама возражает: «Нет, я знать, мне нужен».
Что вы хотите спросить? – Задаю вопрос по-русски.
– З7-й автобус прошёл?
– Я только, что подошла, вон те дамы здесь раньше, спросите у них.
– У кого там спрашивать?! Посмотрите на их тупые лица. Я им на чистом иврите говорю, а они не понимают.
В автобусе. Последний комплимент
– Мадам, Вы не узнаёте меня? Мы же с Вами знакомы…
– Я Вас не знаю.
– Как не знаете?! Мы же вместе в очереди стояли, с Вами и с Вашей мамой. Забыли?
– Вы обознались.
– Да нет, Вы послушайте…
Мужчина приблизился вплотную к даме и начал что-то быстро и горячо говорить ей. Я не слышала, что дама ему ответила, но идя к выходу из автобуса, он обернулся и резко кинул ей через плечо: «Хороших женщин не бывает».
Вы поступили некрасиво… или «Ни одно доброе дело…»
Нагрузилась продуктами в супере Центральной автостанции, и иду к выходу мимо книжного магазина. Не захожу, устала – единственное желание – быстрее принять душ и пару часиков поспать.
– Постой! – окликает знакомая продавщица. – Помоги, пожалуйста, даме узнать телефонный номер знакомой в справочной, она не понимает иврита, а я не могу оставить магазин.
– Давайте монеты и возьмите чем и на чём записать, – обращаюсь я к незнакомке, направляясь в сторону телефонных автоматов.
– Стойте! – кричит она мне вдогонку. – У меня нет монет, только бумажные деньги. И я должна Вам сказать: чей телефон спрашивать.
– Так разменяйте! – я устало опускаюсь на стоящий в глубине магазина стул. Но посидеть мне не удаётся.
– Как же я могу разменять?! – возмущается дама. – Я же не знаю: как это сказать!
– Ладно, идёмте, я за Вас заплачу. Напишите мне фамилию и имя.
– Не надо, я Вам скажу.
– Возьмите на чём и чем будете записывать номера телефонов!
– Я запомню!
Я несколько раз повторяю последнюю фразу, но дама только отмахивается: «Не надо».
У телефонов-автоматов она громко возмущается обилием звонящих по межгороду филиппинок. А когда я прошу её снизить тон, долго и доходчиво объясняет мне, что я могла бы и посочувствовать, ведь ей придётся потерять столько времени в этой очереди.
– Мне тоже… – Как бы между прочим комментирую я.
Наконец подходит наша очередь. Я прошу даму повторить мне имя и фамилию. Дама настойчиво повторяет мне отчество и начинает перечислять родственников, просивших её позвонить.
– Скажите мне только имя и фамилию, – прошу я. И, выслушивая всё с начала, выбираю необходимую информацию и повторяю её служащей. А мне в ухо летят данные родственников и настойчивые требования указать отчество, год рождения, откуда приехала и всё прочее…
– Сейчас включится автоответчик, – говорю я даме, – записывайте. И диктую ей, переводя с иврита, три номера телефона.
Мы возвращаемся в магазин. Я забираю свои вещи, собираясь уходить.
– Стойте, – кричит дама, – а телефоны?
– Но я же Вам продиктовала…
– У вас длинные номера, я их не запомнила.
– Но я же просила Вас записывать.
– Откуда я знала, что их будет три?!
Я прощаюсь и двигаюсь к выходу.
– Погодите, куда Вы?! – возмущается дама, – запишите мне телефоны.
– Я их не запомнила.
– Вы поступили некрасиво… – кричит мне дама вдогонку.
Скамейка в безлюдном, в это время дня, скверике. Я присела отдохнуть в тенёчке и скушать взятые на дорожку фрукты. Внезапно, за спиной раздался голос:
– Ты что их кушаешь?! Они же ещё незрелые.
Я обернулась и ответила подошедшей, неслышно по траве, даме: «Уже больше двух недель кушаю. Хотите попробовать?».
