в глубине комнаты: — Там девочка… Видно, не здешняя. Странная какая-то! Растрёпа…
На крыльцо вышла пожилая женщина. Она вгляделась в стоявшую с зажмуренными глазами Катю и проворно сбежала с крыльца.
Катя почувствовала, что её обняли за плечи и куда-то повели. Только тогда она решилась открыть глаза. Незнакомая женщина помогла ей взойти на крыльцо.
В сенцах она сняла с Кати туфли, тяжёлые от приставшей к ним грязи, и ввела её в горницу в одних чулках, Там, подхватив под мышки, она посадила Катю на выскобленную добела лавку. Всё ещё дрожавшая Катя безвольно всему подчинялась.
— Ишь, Кудлатка негодная! — ласково приговаривала женщина. — До чего тебя напугала! С лица побелела, сердечная. А ведь собака добрая-предобрая, Кудлатка-то! Только уж больно косматая.
— С виду-то она чистый зверь, — сказал сидевший у стола парень в белой рубахе с закатанными рукавами и засмеялся. Он с любопытством разглядывал Катю:
— Ты чья, девочка?
Катя подняла на парня глаза, подивилась, какой он чёрный и белозубый, и, подумав, ответила:
— Тимочкина. И ещё тётина с дядей. И сама своя.
Белые зубы парня так и засверкали от смеха.
— Ну, чего гогочешь? — слегка замахнулась на него женщина. И спросила Катю: — А кто это Тимочка?
— Братишка мой.
Усталые, избитые Катины ноги блаженствовали без туфель. Немножко она уже огляделась, и комната, в которую она вдруг попала, ей очень понравилась. Всё здесь блестело чистотой: жёлтые бревенчатые стены, занавески на окнах, белые половицы, скатерть на столе.
— Он здесь работает, в колхозе, твой братишка? — спросил парень, силясь не улыбаться: чем-то Катя его сильно смешила.
— Что вы! — сказала Катя. — Тимочка ещё не может в колхозе работать.
— Это почему же?
— Но ведь ему полтора года, — серьёзно ответила Катя.
Стул закачался под парнем, так он рассмеялся. Улыбнулась и женщина, но тут же сказала укоризненно:
— Да будет тебе, Виктор, в самом деле! Сними, девочка, пальто; нынче лепёшки пекла тут, так жарко от печи.
Помогая Кате снять пальто, забрызганное грязью, она ахнула:
— А чулки-то у тебя! И платье разорвано. И где ты так изодралась?
— В овраге, наверно, — ответила Катя.
— А в овраг тебя по какой причине занесло? — раздувая ноздри, спросил Виктор и плотно сжал губы.
Мать покосилась на него.
— Ты на него не смотри, на Витьку-то моего. Ему отродясь смешинка в рот попала, даром, что тракторист не из последних. На Доске почёта в райцентре портрет его висит, а сам он хуже маленького.
— Вы мне покажете, как пройти к Тимочке? — доверчиво спросила Катя женщину.
— Сперва надо сдогадаться, где он есть, этот самый Тимочка, — вполголоса проговорил Виктор.
— Не встревай! — сказала мать. — А ты сама-то откуда, девочка?
— Из Ленинграда.
— А идёшь куда?
Катя удивилась.
— Да ведь я уже пришла! В Дубки.
Виктор тихонько присвистнул:
— «Пришла», называется!
— Так ты в Дубки идёшь? — спросила женщина. — А это, родненькая, не Дубки.
Катя изменилась в лице.
— Как не Дубки? — вскрикнула она и соскочила с лавки, схватила в охапку пальто, заметалась: — Где мои туфли?
— Да подожди ты, птаха! — мать Виктора удерживала её за рукав. — Вишь, затрепыхалась!
Катя вырвалась из рук женщины и расплакалась:
— А где же Дубки? А это что же? Не мо-ожет быть!
Всю дорогу Катя не плакала, а тут так разошлась — и не остановиться.
Мать Виктора успокаивала её, гладила по голове.
— Вот как ты измучилась, бедняжка! И чего плакать? Это Березняки. А до Дубков отсюда рукой подать.
— Через лес шла? — спросил Виктор. Но от ревущей Кати ответа было не дождаться, и он продолжал: — Тебе бы левее взять, а ты вправо, небось, подалась, в ельник залезла. Недаром ты такая рваная.
— Зачем мне Березняки? — прорыдала Катя. — Я к Тимочке хочу!
— Будет, будет тебе Тимочка! — говорила мать Виктора.
Она отвела Катю обратно в сенцы, там под рукомойником сама вымыла ей руки и лицо, стянула с неё чулки и заставила вымыть ноги. Потом, приговаривая что-то ласковое и успокаивающее, напоила её горячим молоком с лепёшками.
Постепенно Катя перестала плакать и стала отвечать на вопросы. Прерывисто вздыхая, она объяснила, как Тимочка очутился в Дубках. Когда Катя сказала про двоюродную бабушку, Виктору попало в рот сто смешинок сразу.
— Может, у Пряхиных её тётя живёт? — раздумывала вслух мать Виктора, тётя Паша, — у них старушка сильно приболела. А ты-то, весельчак, не слыхал, к кому там из Ленинграда женщина с ребёнком приехала?
— Да ни к чему мне, у кого старушка заболела, чья там двоюродная бабушка. — Виктор фыркнул. — Да чего там? В Дубки попадём и узнаем. Не тужи, Катя, всё придёт в норму.
На дворе между тем так потемнело от туч, что пришлось зажечь электричество. Ветер затрепал занавески. Тётя Паша закрыла окно. И вдруг грохнуло над самой крышей. Засверкали в окнах зигзаги молний. Хлынул торопливый шумный ливень.
— Пошла катавасия! — с опаской поглядывая на окна, которые то и дело заливало фиолетовым светом, ворчала тётя Паша. — Хорошо, что ты дома случился, Витюша, а не посреди поля с трактором. А уж что Катя из лесу успела добежать, то прямо счастье!
— А когда мы в Дубки пойдём? — несмело спросила Катя.
— Какие сейчас Дубки! Видишь, гроза разбушевалась.
— Никуда твои Дубки не денутся, — успокоил Виктор. — Авось не сбегут от грозы. А чтоб её! Завтра не очень-то попашешь, вся
