оружие: казак без оружия уже не казак.
Отчаянно дрались офицеры на вокзале, но силы были слишком неравны. Погибли три четверти состава защитников, остальные отступили в город и тоже ушли через реку.
Перебрались в Сахалян и войсковое правление вместе с атаманом, и члены Народного совета. Перевезли туда же ценности из Государственного банка на сумму около 40 миллионов рублей золотом, что позволило красным обвинить Гамова в присвоении народных денег, хотя на самом деле ценности были сохранены от грабежа. Как писала в годовщину событий газета «Амурское эхо»: «…этой мерой были спасены от большевиков десятки миллионов, и они лишились главного лакомого куска, из-за которого шли на город…».
К концу дня весь Благовещенск был уже в руках красных, и началось то, что позже некоторые свидетели и исследователи назовут резнёй и массовым грабежом.
Красногвардейцы и те, кто под них подделывался, врывались в дома, лавки и магазины, убивая всех, кто пытался противодействовать, хватая всё маломальски ценное и громя ненужное. Крестьяне, привозившие красным продукты, нагружали подводы и сани мебелью, одеждой, граммофонами с пластинками, посудой и прочими хозяйственными принадлежностями, отправлялись домой и снова возвращались, чтобы продолжить «пир победителей».
Убийства в эти дни стали обыденностью, они пьянили своей безнаказанностью. В домах и во дворах валялись трупы не только мужчин, но и женщин, стариков, детей, убитых чаще всего не пулями, а штыками, ножами и даже простыми вилами. Кровью напитывался мартовский снег, кровь глушила в людях всё человеческое, и наружу лезла звериная натура, обнажая клыки и когти.
Фёдор Иванович Чудаков так её и представлял, эту натуру, в виде клыкастого и когтистого чудовища, с пастью, из которой капала кровавая слюна. Совершенно потерянный, он бродил по городу, и его почему-то никто не трогал: то ли узнавали в нём знаменитого и уважаемого журналиста, то ли своим видом он напоминал городского сумасшедшего, а они тоже как бы под покровительством свыше. Он вернулся домой, где ждали жена Варвара Ипполитовна и шестилетняя Наташа, без единой царапины, но с выжженной дотла душой.
– Варенька, это – Армагеддон! – переступив порог, произнёс Фёдор Иванович голосом, лишённым какой-либо окраски, и упал без сознания.
Варвара Ипполитовна привела мужа в чувство с помощью нашатырного спирта, уложила его на диван. Фёдора Ивановича трясло, он метался, звал на помощь, покрывался испариной, потом затих. Варвара Ипполитовна с Наташей на коленях сидела у него в ногах. Она устала и, кажется, задремала. Очнулась от голоса Фёдора, спокойного и твёрдого.
– Я, Варенька, взглянул сегодня в зеркало и увидел морду зверя. Страшного, кровавого. Это – конец моего пути!
– Мы – с тобой. – Голос Варвары Ипполитовны тоже был спокоен и твёрд. – Я уложу Наточку спать, и мы побудем вдвоём.
– Хорошо.
Днем 1 марта случайно зашедший к Чудаковым журналист нашёл мёртвыми всю семью: самого Фёдора Ивановича, его жену-учительницу Варвару Ипполитовну и шестилетнюю дочку Наташу. Осталась записка: «Ко всем. Прощайте! Уходим от вас честными и чистыми: на наших руках нет крови. Будьте счастливы! Да здравствует разум! Фёдор Чудаков. В.И. Чудакова. 28 февраля 1918 г.»
Благовещенск, сам растерзанный схваткой красных и белых, был потрясён. Талантливейший поэт и сатирик, всю свою недолгую жизнь боровшийся с самодержавием, не принял большевистский переворот и не захотел быть к нему причастным даже косвенно. Похороны семьи Чудаковых собрали сотни людей, превратились в манифестацию против насилия, и большевики, уже крепко взявшие власть в свои руки, не решились ей помешать.
Многие годы спустя никто не может сказать, сколько жертв принесло противостояние красных и белых, особенно разгул погромов, когда город был многократно изнасилован бандами победителей и мародёров и уже никогда не вернулся к прежней жизни. Советские историки насчитали всего 250 убитых и 400 раненых с обеих сторон, а свидетели событий говорят о тысячах трупов, которых собирали и складывали штабелями, без различия белых и красных. Не исключено, что бо́льшую часть погибших унесли воды Зеи и Амура, как за 18 лет до этого – китайцев.
38
– Прячьтесь! – ворвался в дом Иван. – Все прячьтесь! Красные бандиты идут, никого не жалеют.
Он стоял в дверях, забыв закрыть их за собой, в прихожую змеями вползал холод.
Дед с Фёдором, Арина с Настей и приехавшая в гости Елена сидели на кухне, чаёвничали. Набатное появление Ивана застало их врасплох. Однако не всех.
– Как это прячьтесь?! – вскакивая, рявкнул дед Кузьма. – Али мы не казаки?!
Ноги – по возрасту, всё ж закончил девятый десяток лет – держали уже плохо, но вперевалку онтаки прошёл в горницу, Фёдор – за ним. Сняли со стены, с ковра, шашку и винтовку. Шашка именная, дедова, с надписью «За храбрость», дед и взял её, Фёдор проверил затвор винтовки, пошёл в кладовую за патронами.
– Дети где? – нервно спросил Иван у Насти.
– У нас, – ответила Елена. – Играют.
– Бёгом туда! Спрячьте их и сами спрячьтесь!
– Настюхе только и бегать, – кивнула Елена на выпирающий живот снохи. – Я пойду.
– А ты? – Иван взял жену за плечи, заглянул в глаза, поцеловал: – Иди, лада моя, прячься в подклете. За бочками, за ящиками, сиди тише мыши.
Настя тихо заплакала и ушла. Иван тоже пошёл было в кладовую за своей винтовкой.
– Сынок, а мне что делать? – спросила вслед Арина Григорьевна.
Иван обернулся:
– Ой, мама, прости, задумался и не заметил тебя. Иди с Настей.
– Там двоим не спрятаться. Я уж тут, с вами. – Она грустно улыбнулась: – Я ли не казачка! Мы с твоим отцом в одногодье родились, вместях и помирать будем.
Иван вернулся, обнял её:
– Ну чё ты, родная моя? Мы ещё повоюем.
Арина надела борчатку, они взяли в кладовой оружие (мать – охотничье ружьё, сын – свою винтовку), запаслись патронами и вышли на вечерний двор.
Над городом тут и там рдели дымные облака пожаров, доносились крики и выстрелы. Погром приближался скачками, от дома к дому. До Саяпиных оставалось десять-двенадцать усадеб. Коегде хозяев уже не было, ушли за Амур. Предлагали, кстати, и Саяпиным, но дед отказался наотрез, а сын и внук не стали перечить. Вообще-то все надеялись, что обойдётся: они ни на чьей стороне не участвовали, а нейтральных никто никогда не трогал. А Иван, отправив сестру к детям и наказав хорошенько спрятаться, одновременно и тревожился за их безопасность, и надеялся, что зачастую пустующий после смерти Татьяны Михайловны дом не подвергнется разграблению.
Трое мужчин и одна женщина стояли у ворот и напряжённо вглядывались в сгущающийся сумрак. Одни против надвигающейся мрачной и ужасающей силы. Она не была неведомой, они хорошо знали, кто её
