порождает и что её питает. Её нельзя было назвать зверской, потому что звери не способны на злобу и ненависть, присущие только человеку, но было одно свойство, всё-таки роднившее человека и дикого зверя-хищника, и свойство это было самое жуткое: кровожадность.
Да, на улицах доселе тихого и мирного города бесчинствовали люди-хищники, пресыщенные кровожадностью. А им пытались противостоять иные – тоже люди, но не желавшие себе благ за чужой счёт, тем более благ на крови. Они понимали, что вряд ли устоят, но отступать не собирались. Не зная, по сути, того, что они – остатки раздавленной беспощадным сапогом беззакония народной законности.
– Чё это? – указал Фёдор вдоль улицы и передёрнул затвор винтовки.
Оттуда, из сумрака, местами окрашенного отсветами пожаров, к ним приближались две упряжки с розвальнями, заполненными вооружёнными людьми в шинелях и рабочих куртках.
– Это наша смертушка, – ответил дед Кузьма. – На всякий случа́й попрощаемся, дети мои.
Они обнялись. В самый раз, потому что упряжки остановились против их ворот, из них вывалились около десятка мужиков с красными повязками на рукавах – повязки кровавились в дальнем свете пожаров. Один из них, здоровый бугай в шинели и папахе с нацепленным на неё большим красным бантом, шагнул к стоящим у ворот, пошатнулся, но удержался на ногах. Выпучил глаза, приглядываясь:
– Ну, и хто тут у нас? Казачки€ царские, псы боярские? Гляньте, товарищи, они ж, ха-ха, как один, рыжие! А чевой-то вышли, поклониться вздумали, оружье сдать? Да хоть на коленях ползайте, мля-а-а, нам похрен! Ого, да тут и баба с ружжом, мужикам на потеху. Бабы казачьи мужичьих слаще! – Он оглянулся на спутников, и те загоготали, довольные шуткой.
– Слаще, говоришь? Тогда держи конфету! – Арина вскинула ружьё.
Грохот выстрела взорвал улицу. Бугая отшвырнуло назад, к саням, на руки подельников. Те не успели ничего понять, как два винтовочных выстрела отправили на снег ещё двух красных.
Фёдор и Иван подхватили под руки деда и мать, скрылись за воротами. Звякнула щеколда, запирая калитку. Вслед им ударили пули, но не смогли пробить лиственничные плахи. Затем в полотно калитки загремели удары винтовочных прикладов. Без толку: лиственница – дерево надёжное.
Саяпины заняли было позицию под навесом заводни, но быстро поняли, что это место не годится для обзора всего фронта обороны, и стали передвигаться по двору в удобных направлениях, не спуская глаз с ворот и ограды по обе их стороны.
Бандиты ломанулись вдоль заплота, видимо, ища подходящее место для перелаза. Фёдор и Иван внимательно следили, напрягая зрение и слух, за их перемещениями. Было новолуние, и если бы не сполохи от пожаров, время от времени озаряющие низкие облака, не было бы видно ни зги. Как раз очередной сполох и позволил засечь попытку перелаза. Вскрики боли и многословная яростная матерщина подтвердили удачность предупредительных выстрелов.
Дед Кузьма маялся без дела и ругался тихо, почти шёпотом, чтобы не привлекать внимания Арины, которая не терпела мужскую «выразительную речь». Она же, будучи сейчас остро напряжена, всё слышала, однако молчала: не это было важным. И первая поняла, что бандиты решили залезть к ним во двор через усадьбу матери.
– Господи, дети, Еленка! – она едва не закричала, но спохватилась, зажала рот рукой.
– Чё – дети, чё – Еленка?! – бросились к ней с двух сторон муж и сын.
Арина вполголоса, взахлёб, рассказала, какой опасности подвергаются в соседнем доме дети и Еленка. Дед и Иван поспешили туда по внутридворовому ходу, но припоздали: красные уже проникли во двор, нашли тропку и, толкая друг друга на узкой дорожке между сугробами, бежали навстречу. Трое отстали, остались во дворе, приглядываясь к дому и, видимо, прикидывая, не лучше ли заняться им.
Первого встреченного Иван застрелил, но не успел передёрнуть затвор, застрявший в застывшем на морозе масле, второй вскинул винтовку, и горячий удар пули ниже левого плеча отбросил Ивана в сугроб. Однако теперь уже красный не успел уклониться от дедовой шашки: один стремительный удар клинка отклонил ствол винтовки в сторону, второй почти отрубил голову. Красногвардеец осел, перекрыв дорогу, и тем самым, можно сказать, обезоружил деда. Ружья у него не было, а шашка не доставала врагов, чем они тут же и воспользовались: два выстрела в упор отбросили Кузьму Потаповича назад и в сторону. Шестеро красных один за другим прорвались во двор усадьбы Саяпиных. Завязалась схватка, и первой в ней пала Арина Григорьевна.
– Ариша! – отчаянно вскрикнул Фёдор, увидев, как его любимая, его подруга и жена, с которой он с самого рождения бок о бок прожил все свои пятьдесят восемь лет, упала, пронзённая в грудь штыком.
Он рванулся к ней, расшвыривая винтовкой, как дубиной, направленные на него стволы и штыки окруживших солдат, но получил сильнейший удар в спину – штык вошёл под левую лопатку, конец его проткнул полушубок на груди, следом выстрелила фонтанчиком кровь.
Солдат выдернул штык и безумно-пьяным взглядом проследил, как медленно медленно подъесаул Амурского казачьего войска Фёдор Кузьмич Саяпин опустился на колени рядом с неподвижным телом Арины, упал на бок, лицом к лицу с ней – изо рта с последним выдохом выплеснулась кровь, как бы соединив его с женой – и замер.
– Айдате пошарим в избе, – сипло сказал один из красногвардейцев. – Наверняка разживёмся. Казачки€то, видать, не из бедных.
– А я там пошуршу, – мотнул головой другой в сторону соседнего дома. Он был из тех, кто уже присматривался к будущей поживе. – Кто со мной?
На призыв никто не откликнулся; остальных прельстил, видимо, явный достаток захваченной усадьбы: в конюшне три коня, в хлеву похрюкивали свиньи, в коровнике жевали сено пара коров и молодой бычок, в курятнике на насестах теснились не меньше десятка кур. Да и сам по себе дом своей основательностью и даже необычным вторым этажом внушал уверенность и, в какой-то степени, уважение, которое, однако, не было знакомо грабителям.
– Ну и чёрт с вами! – Предложивший «пошуршать» сплюнул и побрёл в соседний двор один.
А его сотоварищи, бросив своих погибших лежать как попало во дворе, занялись более приятными вещами, коими был набит, по их мнению, дом только что убитых, ни в чём не повинных людей. Они остались вчетвером, поэтому разделились: трое вошли в дом, а один сразу направился в подклет, где хранились продукты; рухлядь и мебель его, видать, не интересовали.
– Там же темно, – сказал один ему вслед. – Ни хрена не увидишь.
– А я чего-нибудь зажгу, – пообещал красный, распахивая дверь в подклет.
Они не заметили, а может, просто не придали значения, когда против ворот
